Афоризмы "Друг, все, что ты любил, разочаровало тебя: разочарование стало вконец твоей привычкой, и твоя последняя любовь, которую ты называешь любовью к "истине", есть, должно быть, как раз любовь - к разочарованию".
"Не существует человека, ибо не существовало первого человека!" - так заключают животные.
"Послушание" и "закон" - это звучит из всех моральных чувств. Но "произвол" и "свобода" могли бы стать еще, пожалуй, последним звучанием морали.
"Я не бегу близости людей: как раз даль, извечная даль, пролегающая между человеком и человеком, гонит меня в одиночество".
... Надо учиться любить себя - любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя.
... Потому уклоняюсь я теперь от счастья моего и предаю себя всем несчастьям - чтобы испытать и познать себя в последний раз.
Ах, как удобно вы пристроились! У вас есть закон и дурной глаз на того, кто только в помыслах обращен против закона. Мы же свободны - что знаете вы о муке ответственности в отношении самого себя!
Богу, который любит, не делает чести заставлять любить Себя: он скорее предпочел бы быть ненавистным.
Больные лихорадкой видят лишь призраки вещей, а те, у кого нормальная температура, - лишь тени вещей; при этом те и другие нуждаются в одинаковых словах.
Брак выдуман для посредственных людей, которые бездарны как в большой любви, так и в большой дружбе, - стало быть, для большинства: но и для тех вполне редкостных людей, которые способны как на любовь, так и на дружбу.
Будь тем, кто ты есть!
В каждом поступке высшего человека ваш нравственный закон стократно нарушен.
В мире и без того недостаточно любви и благости, чтобы их еще можно было расточать воображаемым существам.
В моей голове нет ничего, кроме личной морали, и сотворить себе право на нее составляет смысл всех моих исторических вопросов о морали. Это ужасно трудно - сотворить себе такое право.
В настоящем мужчине скрыто дитя, которое хочет играть.
В пылу борьбы можно пожертвовать жизнью: но побеждающий снедаем искусом отшвырнуть от себя свою жизнь. Каждой победе присуще презрение к жизни.
В усталости нами овладевают и давно преодоленные понятия.
Величественные натуры страдают от сомнений в собственном величии.
Вера в причину и следствие коренится в сильнейшем из инстинктов: в инстинкте мести.
Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке.
Видеть и все же не верить, - первая добродетель познающего; видимость - величайший его искуситель.
Во всякой морали дело идет о том, чтобы открывать либо искать высшие состояния жизни, где разъятые доселе способности могли бы соединиться.
Во мне теперь острие всего морального размышления и работы в Европе.
Возвышенный человек, видя возвышенное, становится свободным, уверенным, широким, спокойным, радостным, но совершенно прекрасное потрясает его своим видом и сшибает с ног: перед ним он отрицает самого себя.
Возраст самомнения. Между 26 и 30 годом - прекрасная пора жизни, когда человек зол на судьбу за то, что он есть столь многое и кажется столь малым.
Всякий восторг заключает в себе нечто вроде испуга и бегства от самих себя - временами даже само-отречение, само-отрицание.
Вы называете это саморазложением Бога: но это лишь его шелушение - он сбрасывает свою моральную кожу! И вскоре вам предстоит увидеть Его снова, по ту сторону добра и зла.
Вы, любители познания! Что же до сих пор из любви сделали вы для познания? Совершили ли вы уже кражу или убийство, чтобы узнать, каково на душе у вора и убийцы?
Высшее мужество познающего обнаруживается не там, где он вызывает удивление и ужас, - но там, где далекие от познания люди воспринимают его поверхностным, низменным, трусливым, равнодушным. Это свойственное познаванию хорошее, тонкое, строгое чувство, из которого вы вовсе не хотите сотворить себе добродетели, есть цвет многих добродетелей: но заповедь "ты должен", из которого оно возникло, уже не предстает взору; корень ее сокрыт под землей.
Где всегда добровольно берут на себя страдания, там вольны также доставлять себе этим удовольствие.
Героизм - таково настроение человека, стремящегося к цели, помимо которой он вообще уже не идет в счет. Героизм - это добрая воля к абсолютной само-погибели.
Господствовать - и не быть больше рабом Божьим: осталось лишь это средство, чтобы облагородить людей.
Давать каждому свое - это значило бы: желать справедливости и достигать хаоса.
Для меня не должно быть человека, к которому я испытывал бы отвращение или ненависть.
Для познающего всякое право собственности теряет силу: или же все есть грабеж и воровство.
Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана.
Должно быть, некий дьявол изобрел мораль, чтобы замучить людей гордостью: а другой дьявол лишит их однажды ее, чтобы замучить их само-презрением.
Дюринг: человек, отпугивающий сам от своего образа мыслей и, как вечно тявкающий и кусачий пес на привязи, улегшийся перед своей философией. Никто не пожелает себе такую обрызганную слюною душу. Оттого его философия не привлекает.
Если имеешь счастье оставаться темным, то можешь воспользоваться и льготами, предоставляемыми темнотой, и в особенности "болтать всякое".
Если ты прежде всего и при всех обстоятельствах не внушает страха, то никто не примет тебя настолько всерьез, чтобы в конце концов полюбить тебя.
Есть степень заядлой лживости, которую называют «чистой совестью».
Желать чего-то и добиваться этого - считается признаком сильного характера. Но даже не желая чего-то, все-таки добиваться этого - свойственно сильнейшим, которые ощущают себя воплощенным фатумом.
Жизнь ради познания есть, пожалуй, нечто безумное; и все же она есть признак веселого настроения. Человек, одержимый этой волей, выглядит столь же потешным образом, как слон, силящийся стоять на голове.
Заблистать через триста лет - моя жажда славы.
И истина требует, подобно всем женщинам, чтобы ее любовник стал ради нее лгуном, но не тщеславие ее требует этого, а ее жестокость.
И правдивость есть лишь одно из средств, ведущих к познанию, одна лестница, - но не сама лестница.
Из всех европейцев, живущих и живших - Платон, Вольтер, Гете, - я обладаю душой самого широкого диапазона. Это зависит от обстоятельств, связанных не столько со мной, сколько с "сущностью вещей", - я мог бы стать Буддой Европы: что, конечно, было бы антиподом индийского.
Изолгана и сама ценность познавания: познающие говорили о ней всегда в свою защиту - они всегда были слишком исключениями и почти что преступниками.
Иной и не ведает, как он богат, покуда не узнает, какие богатые люди все еще обворовывают его.
Искал ли уже когда-нибудь кто-либо на своем пути истину, как это до сих пор делал я, - противясь и переча всему, что благоприятствовало моему непосредственному чувству?
Испытывал ли я когда-нибудь угрызения совести? Память моя хранит на этот счет молчание.
Каждая церковь - камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова.
Как только благоразумие говорит: "Не делай этого, это будет дурно истолковано", я всегда поступаю вопреки ему.
Когда благодарность многих к одному отбрасывает всякий стыд, возникает слава.
Когда морализируют добрые, они вызывают отвращение; когда морализируют злые, они вызывают страх.
Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика.
Когда-нибудь все будет иметь свой конец - далекий день, которого я уже не увижу, - тогда откроют мои книги и у меня будут читатели. Я должен писать для них, для них я должен закончить мои основные идеи. Сейчас я не могу бороться - у меня нет даже противников.
Кому нет нужды в том, чтобы лгать, тот извлекает себе пользу из того, что он не лжет.
Кому свойственно отвращение к возвышенному, тому не только "да", но и "нет" кажется слишком патетическим, - он не принадлежит к отрицающим умам, и, случись ему оказаться на их путях, он внезапно останавливается и бежит прочь - в заросли скепсиса.
Кто беден любовью, тот скупится даже своей вежливостью.
Кто в состоянии сильно ощутить взгляд мыслителя, тот не может отделаться от ужасного впечатления, которое производят животные, чей глаз медленно, как бы на стержне, вытаращивается из головы и оглядывается вокруг.
Кто не живет в возвышенном, как дома, тот воспринимает возвышенное как нечто жуткое и фальшивое.
Кто не находит больше в Боге великого как такового, тот вообще не находит его уже нигде - он должен либо отрицать его, либо созидать.
Кто стремиться к величию, у того есть основания увенчивать свой путь и довольствоваться количеством. Люди качества стремятся к малому.
Кто хотел бы казаться толпе глубоким, заботится о темноте. Ибо толпа считает глубоким все то, чему она не может видеть дна.
Кто хочет оправдать существование, тому надобно еще и уметь быть адвокатом Бога перед дьяволом.
Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них их опаснейшим врагом.
Кто чувствует несвободу воли, тот душевнобольной; кто отрицает ее, тот глуп.
Культура - это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
Лестница моих чувств высока, и вовсе не без охоты усаживаюсь я на самых низких ее ступенях, как раз оттого, что часто слишком долго приходится мне сидеть на самых высоких: оттого, что ветер дудит там пронзительно и свет часто бывает слишком ярким.
Лишь недостатком вкуса можно объяснить, когда человек познания все еще рядится в тогу "морального человека": как раз по нему и видно, что он "не нуждается" в морали.
Лишь теперь я одинок: я жаждал людей, я домогался людей - а находил всегда лишь себя самого - и больше не жажду себя. *Цель аскетизма*. Следует выжидать свою жажду и дать ей полностью созреть: иначе никогда не откроешь своего источника, который никогда не может быть источником кого-либо другого.
Лишь человек делает мир мыслимым - мы все еще заняты этим: и если он его однажды понял, он чувствует, что мир отныне его творение - ах, и вот же ему приходится теперь, подобно всякому творцу, любить свое творение!
Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем.
Люблю ли я музыку? Я не знаю: слишком часто я ее и ненавижу. Но музыка любит меня, и стоит лишь кому-то покинуть меня, как она мигом рвется ко мне и хочет быть любимой.
Любовь к жизни – это почти противоположность любви к долгожительству. Всякая любовь думает о мгновении и вечности, - но никогда о продолжительности.
Любя, мы творим людей по подобию нашего Бога, - и лишь затем мы от всего сердца ненавидим нашего дьявола.
Люди, стремящиеся к величию, суть по обыкновению злые люди: таков их единственный способ выносить самих себя.
Мистические объяснения считаются глубокими. Истина в том, что они даже и не поверхностны.
Мне никогда не бывает в полной мере хорошо с людьми. Я смеюсь всякий раз над врагом раньше, чем ему приходится заглаживать свою вину передо мной. Но я мог бы легко совершить убийство в состоянии аффекта.
Мое сильнейшее свойство - самоопределение. Но оно же по большей части оказывается и моей нуждой - я всегда стою на краю бездны.
Мой глаз видит идеалы других людей, и зрелище это часто восхищает меня; вы же, близорукие, думаете, что это - мои идеалы.
Мораль нынче увертка для лишних и случайных людей, для нищего духом и силою отребья, которому не следовало бы жить, - мораль, поскольку милосердие; ибо она говорит каждому: "ты все-таки представляешь собою нечто весьма важное", - что, разумеется, есть ложь.
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
Мы хвалим то, что приходится нам по вкусу: это значит, когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус – не грешит ли это против всякого хорошего вкуса?
Настало время, когда дьявол должен быть адвокатом Бога: если и сам он хочет иначе продлить свое существование.
Начинаешь с того, что отучиваешься любить других, и кончаешь тем, что не находишь больше в себе ничего достойного любви.
Наш долг - это право, которое другие имеют на нас.
Нести при себе свое золото в не отчеканенном виде связано с неудобствами; так поступает мыслитель, лишенный формул.
Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины.
Нечистая совесть - это налог, которым изобретение чистой совести обложило людей.
Нечто схожее с отношением обоих полов друг к другу есть и в отдельном человеке, именно, отношение воли и интеллекта
Ни один победитель не верит в случайность.
Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом.
Одиннадцать двенадцатых всех великих людей истории были лишь представителями какого-то великого дела.
Одухотворяет сердце; дух же сидит и вселяет мужество в опасности. О, уж этот язык!
Он мыслитель: это значит, он умеет воспринимать вещи проще, чем они суть.
Он одинок и лишен всего, кроме своих мыслей: что удивительного в том, что он часто нежится и лукавит с ними и дергает их за уши! - А вы, грубияны, говорите - он скептик.
Опасности попасть под экипаж человек подвергается, когда только что выскочил из-под другого экипажа.
Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное.
Очень умным людям начинают не доверять, если видят их смущение.
Пережить многое, со-пережить при этом множество прошедших вещей, пережить воедино множество собственных и чужих переживаний - это творит высших людей, я называю их "суммами".
По ту сторону Севера, по ту сторону льда, по ту сторону сегодня – наша жизнь, наша счастье.
Покуда к тебе относятся враждебно, ты еще не превозмог своего времени: ему не положено видеть тебя - столь высоким и отдаленным должен ты быть для него.
Помимо нашей способности к суждениям мы обладаем еще и нашим мнением о нашей способности судить.
После того как я узрел бушующее море с чистым, светящимся небом над ним, я не выношу уже всех бессолнечных, затянутых тучами страстей, которым неведом иной свет, кроме молнии.
Правдивый человек в конце концов приходит к пониманию, что он всегда лжет.
Право на новые собственные ценности - откуда возьму я его? Из права всех старых ценностей и границ этих ценностей.
Причинять боль тому, кого мы любим, - сущая чертовщина. По отношению к нам самим таково состояние героических людей: предельное насилие. Стремление впасть в противоположную крайность относится сюда же.
Против эпикурейцев. - Они избавились от какого-то заблуждения и наслаждаются волей, как бывшие пленники. Или они преодолели, либо верят в то, что преодолели, противника, к которому испытывали ревность, - без малейшего сочувствия к тому, кто ощущал себя не в плену, а в безопасности, - без сочувствия и к страданию самих преодоленных.
Противоположностью героического идеала является идеал гармонической все-развитости - прекрасная противоположность и вполне желательная! Но идеал этот действителен лишь для добротных людей
С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, в мрак и глубину -ко злу.
Сильнее всего ненавистен верующему не свободный ум, а новый ум, обладающий новой верой.
Слово "христианство" основано на недоразумении; в сущности, был один христианин, и тот умер на кресте.
Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.
Смеяться - значит быть злорадным, но с чистой совестью.
Совершенное познание необходимости устранило бы всякое "долженствование", - но и постигло бы необходимость "долженствования", как следствие незнания.
Содеянное из любви не морально, а религиозно.
Странно! Стоит лишь мне умолчать о какой-то мысли и держаться от нее подальше, как эта самая мысль непременно является мне воплощенной в облике человека, и мне приходится теперь любезничать с этим "ангелом Божьим"!
Стремление к величию выдает с головой: кто обладает величием, тот стремиться к доброте.
Такими хочу я видеть мужчину и женщину: его - способным к войне, ее - к деторождению, но чтобы оба они могли танцевать - не только ногами, но и головой.
Творить: это значит - выставлять из себя нечто, делать себя более пустым, более бедным и более любящим. Когда Бог сотворил мир, Он и сам был тогда не больше чем пустым понятием - и любовью к сотворенному.
Те, кто до сих пор больше всего любили человека, всегда причиняли ему наисильнейшую боль; подобно всем любящим, они требовали от него невозможного.
Тем, как и что почитаешь, образуешь всегда вокруг себя дистанцию.
Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать - вверх.
Условия существования некоего существа, поскольку они выражают себя в плане "долженствования", суть его мораль.
Факт всегда глуп.
Факты не существуют - есть только интерпретации.
Фанатики красочны, а человечеству приятнее видеть жесты, нежели выслушивать доводы.
Филолог - это учитель медленного чтения.
Церковь, это своего рода государство, но особенно лживое...
Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью. В человеке ценно то, что он мост, а не цель.
Человек, ни разу еще не думавший о деньгах, о чести, о приобретении влиятельных связей, - да разве может он знать людей?
Человеческие истины - это неопровержимые человеческие заблуждения.
Чем ближе ты к полному охлаждению в отношении всего чтимого тобою доныне, тем больше приближаешься ты и к новому разогреванию.
Чем свободнее и сильнее индивидуум, тем взыскательнее становится его любовь; наконец, он жаждет стать сверхчеловеком, ибо все прочее не утоляет его любви.
Что вы знаете о том, как сумасшедший любит разум, как лихорадящий любит лед!
Что до героя, я не столь уж хорошего мнения о нем - и все-таки: он - наиболее приемлемая форма существования, в особенности когда нет другого выбора.
Что же поддерживало меня? Всегда лишь беременность. И всякий раз с появлением на свет творения жизнь моя повисала на волоске.
Что не убивает меня, делает меня сильнее.
Чья мысль хоть раз переступала мост, ведущий к мистике, тот не возвращается оттуда без мыслей, не отмеченных стигматами.
Щедрость у богатого часто есть лишь особого рода застенчивость.
Это благородно - стыдиться лучшего в себе, так как только сам и обладаешь им.
Я должен быть ангелом, если только я хочу жить: вы же живете в других условиях.
Я мог бы погибнуть от каждого отдельного аффекта, присущего мне. Я всегда сталкивал их друг с другом.
Я ненавижу людей, не умеющих прощать.
Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех.
Я различаю среди философствующих два сорта людей: одни всегда размышляют о своей защите, другие - о нападении на своих врагов.
Я чувствую в себе склонность быть обворованным, обобранным. Но стоило только мне замечать, что все шло к тому, чтобы обманывать меня, как я впадал в эгоизм.
…Для глупого лба по праву необходим, в виде аргумента, сжатый кулак.
