ТАЙНА «ПЯТОЙ» ПЛАНЕТЫ Долгое время считалось, что между Марсом и Юпитером находилась еще одна планета. Она якобы погибла в результате какой-то древней катастрофы, разрушившей ее до основания. Эта гипотеза, которую поддерживали многие видные ученые, оказалась очень удобна для уфологов, пытающихся найти на Земле следы инопланетных существ. Если в Солнечной системе, в «поясе жизни», существовала еще одна планета, на ней вполне могла возникнуть и развиться цивилизация. Гибель этой планеты должна была спровоцировать переселение части ее жителей ближе к Солнцу — на Марс или на Землю. Вполне может оказаться, говорят уфологи, что мы потомки этих переселенцев...
ЧАСТЬ 1: ЛЕГЕНДА О ФАЭТОНЕ
Открытие астероидов
В астрономии не раз и не два бывало, что выдающемуся открытию помогало заблуждение. Вот как это произошло с малыми планетами, которые нынче принято называть астероидами (что по-гречески означает: «звездоподобные»).
Огромный и пустой промежуток между орбитами Марса и Юпитера давно привлекал внимание астрономов, которые подозревали, что здесь должна быть еще одна планета под номером «пять». Такую гипотезу выдвигал еще Иоганн Кеплер в XVII веке, и догадка его была подкреплена открытием так называемого «правила Тициуса-Боде», описывающее закономерность в расположении планет Солнечной системы. Через сто лет после Кеплера два немецких астронома — Иоганн Даниель Тициус и Иоганн Элерт Боде — предложили простое «эмпирическое» правило, позволяющее легко запомнить расстояние любой планеты от Солнца. Вот в чем оно состоит. Напишите ряд чисел: 3, 6, 12, 24, 48, 96, 192, в котором каждое вдвое больше предыдущего. Прибавьте к числам этого ряда по 4 и напишите число 4 также впереди ряда. Получится новый ряд: 4, 7, 10, 16, 28, 52, 100, 196. Теперь разделите все эти числа на 10, — и у вас получатся довольно точно расстояния планет от Солнца, если считать расстояние Земли за единицу:
0,4 — Меркурий;
0,7 — Венера;
1 — Земля;
1,6 — Марс;
2,8 — ?;
5,2 — Юпитер;
10 — Сатурн;
19,6 — Уран.
Как видите, только одно место в этом ряду оставалось незаполненным — то, которое отвечает числу 2,8.
Открытие Урана Вильямом Гершелем (1781 год) заставило многих поверить, что в правиле Тициуса-Боде содержится нечто большее, чем простая схема для запоминания размеров орбит планет. Забегая вперед можно сказать, что позднее, когда был открыт Нептун и уточнена орбита Меркурия, это правило было отвергнуто. Но в конце XVIII века мало кто из астрономов сомневался в истинности числовой закономерности, и в 1796 году на астрономическом конгрессе в Готе было решено начать поиск пятой «недостающей» планеты, находящейся между Марсом и Юпитером, а через четыре года даже образовалось Общество для систематического обозрения неба с целью нахождения предполагаемой планеты под руководством Франца фон Цаха и Иоганна Шрётера. Однако случилось так, что никому из тех астрономов, которым поручили наблюдения, не повезло.
Пятую планету обнаружил в новогоднюю ночь 1801 года Джузеппе Пиацци, директор обсерватории в Палермо (Сицилия). Тут надо сказать, что у Пиацци была совсем другая задача — он хотел составить точную карту звездного неба в области созвездия Тельца. Сверяясь со звездным каталогом (как выяснилось позже, в каталоге была допущена опечатка), астроном никак не мог обнаружить одну из звезд. Неожиданно он заметил объект 7-й звездной величины, который медленно перемещался по небу. Когда вычислили орбиту космического тела (сделал это известный математик Карл Фридрих Гаусс), оказалось, что оно движется поразительно точно именно на том расстоянии от Солнца, какое было предсказано формулой Тициуса-Боде. Астрономы торжествовали: найдена недостающая планета. Ее назвали Церерой (Ceres), в честь римской богини плодородия.
Слишком слабый блеск Цереры говорил о том, что размер этого нового объекта очень мал по сравнению с большими планетами Солнечной системы (согласно современным данным размеры Цереры составляет 960 на 932 км), — между Марсом и Юпитером двигалась планета-крошка.
Казалось, недостающая планета найдена, но 28 марта 1802 года врач и астроном-любитель Генрих Вильгельм Ольберс неподалеку от Цереры обнаружил еще одну миниатюрную планетку. Ольберс дал ей название Паллада (Pallas), в честь Афины Паллады. Мало того, что Паллада двигалась на расстоянии 2,8 астрономических единиц от Солнца, уже занятом Церерой, ее орбита сильно отклонялась от плоскости эклиптики.
Однако и этим дело не ограничилось. Прошло несколько лет, и были открыты были еще две планетки: Юнона (Juno, 1804) и Веста (Vesta, 1807). Все три новых члена планетной семьи оказались телами очень неболь¬шими — не больше 600 км в поперечнике.
Обращал на себя внимание тот факт, что орбиты всех этих малых планет пересекались дважды в двух противоположных точках небесной сферы, словно изначально их орбиты точно совпадали. Пытаясь объяснить это явление, Ольберс выдвинул гипотезу, что малые планеты находятся в зоне, где некогда пролегала орбита одной большой планеты. Эта гипотеза нашла широкий отклик среди ученых, и с тех пор они называют этот гипотетический объект «планетой Ольберса». Согласно распространенным представлениям, эта планета находилась на гравитационно неустойчивой орбите в зоне одновременного воздействия гравитационного поля Юпитера и Солнца — и приливные силы буквально разорвали ее на части. Согласно другой версии, планета столкнулась с крупным небесным телом (например, кометой) и опять же распалась на несколько осколков под воздействием мощнейшего удара.
Понятно было, что если новооткрытые малые планеты — обломки нормальной планеты, сходной по размерам с Марсом, то этих обломков должно быть гораздо больше. Астрономы кропотливо продолжали поиски, но целых сорок лет несовершенные оптические приборы не позволяли увидеть новые астероиды (так их, кстати, назвал Гершель).
Только 8 декабря 1846 года немецкий астроном Генке сумел разглядеть и описать пятый астероид — Астрею (Astraea). Началась самая настоящая охота Наблюдатели неба с еще большим усердием стали изучать окрестности Цереры в поисках новых малых планет. Американский астроном Саймон Ньюком так описывал эту небесную охоту: «Ловили мелкие светила, как охотник ловит дичь. Наблюдатели ставили, так сказать, западни, нанося на карту множество слабых звездочек какой-нибудь небольшой области неба вблизи эклиптики, знакомились хорошо с их расположением и поджидали гостей. Если гость появлялся, то он был членом группы малых планет — и охотник клал его себе в сумку. Появился целый ряд охотников за планетами, из которых некоторые мало известны какими-либо другими астрономическими трудами».
До 1890 года удалось зафиксировать и описать около 300 астероидов. С этого года «охота» пошла гораздо успешнее, благодаря применению фотографических пластинок, которые среди тысяч звезд сама указывает планету: движущийся по небу астероид оставляет на пластинке след в виде черточки, а не точки, как неподвижные звезды.
Процесс поиска новых астероидов не завершен. Сегодня в этом деле астрономам помогают компьютеры, большие наземные телескопы и орбитальный телескоп «Хаббл». К сегодняшнему дню общее количество открытых астероидов составляет более 230 тысяч. Из них количество нумерованных объектов (то есть объектов с хорошо определенными параметрами орбит) почти 66 тысяч! Названия же присуждены только 11 тысячам астероидов.
Были выявлены семейства и группы астероидов, отличающиеся общими для группы параметрами орбит. Это указывало на то, что гипотеза о том, будто бы эти малые тела являются обломками планеты Ольберса, требует доработки, — получалось, эта планета разрушалась не одномоментно, а постепенно: сначала она распалась на несколько кусков, затем эти куски начали дробиться, образуя семейства.
К тому времени, с легкой руки российского астронома Сергея Владимировича Орлова, гипотетическую планету стали называть Фаэтоном (Phaeton), что означает «пылающий», «сияющий».
Легенда о Фаэтоне
Новое название как нельзя лучше подходило планете Ольберса. Восходит оно к древней легенде о юноше, который пожелал сравняться с богами, но пал жертвой собственной самонадеянности.
История Фаэтона дошла до нас в изложении одного из самых ранних и самых известных поэтов и мифографов древности — Гезиода (VIII век до нашей эры) как часть его поэмы «Теогония» («Происхождение богов»). Эту же легенду включил в свою поэму «Метаморфозы» («Видоизменения») живший в самом начале нашей эры римский поэт Овидий. Знаток современной ему астрономии и исследователь связанной с звездным небом священной традиции, Овидий очень точно передал в своем варианте общеизвестного в его время предания некоторые моменты астрономических знаний и представлений о небе древних греков и римлян. Вслушаемся в слова этой древней легенды, в которой возможно описывается какое-то реальное астрономическое событие:
«Фаэтон, сын бога Солнца Гелиоса и речной богини нимфы Климены, был юноша пылкий и гордый. Поэтому особенно обидно стало ему, когда один из его друзей усомнился в его высоком происхождении:
— Чем ты докажешь, что твой отец — Гелиос? И откуда сам ты об этом знаешь? Ведь матерям не всегда можно верить в подобных вещах.
Подавив ярость, Фаэтон бросился к Климене и рассказал ей о случившемся. Оскорбленная Климена, протянув руки к Солнцу, сказала:
— Клянусь тебе им самим, им, стражем гармонии мира, им, кого ты видишь, кто видит и слышит нас, он — твой отец. И если я лгу, пусть станет неведом моим глазам его свет.
И добавила:
— Там, у восточных пределов Земли, его дом. Иди туда, если хочешь, спроси его самого.
Радостный, Фаэтон обнял мать и отправился в путь. Он прошел знойные земли эфиопов, жаркими звездами палимую долину Инда и достиг-таки жилища отца.
Рубинами и золотом сиял дворец Солнца. Высокие колонны поддерживали тусклым блеском слоновой кости светящуюся крышу. Изображениями гор, полей, лесов, рек, морей, всех растений, живых тварей, людей и божеств, населяющих Землю, украсил жилище Гелиоса бог огня и кузнечного дела Гефест. А сверху поместил он словно второе небо: звезды, созвездия, пять кругов и пояс Зодиака с шестью правыми и шестью левыми знаками.
Робко вошел Фаэтон в дом отца и остановился в дверях.
Солнечный бог не сиял обычным ослепительным светом: облаченный в пурпурную мантию, восседал он на золотом троне, струящем изумрудный блеск. Подле него расположились Века и Годы, Месяцы, Дни, на равных друг от друга расстояниях — Часы. Были там и Весна в короне из свежих цветов, и обнаженное Лето с букетом спелых колосьев, и Осень в траурном одеянии из выжатого винограда, и ледяная Зима, седая и лохматая.
Солнечный бог обратил к Фаэтону свой взор и сказал:
— Что привело тебя сюда, Фаэтон? Разве слов той, что дала тебе жизнь, недостаточно?
Фаэтон поднял к Солнцу глаза и ответил:
— О свет, единый всему огромному миру, Гелиос-отец! Если могу я так звать тебя, дай мне знак того, что я — сын твой. И пусть больше никто никогда не оскорбит мою мать недоверием.
Гелиос кивнул — и лучи заструились вокруг его головы.
— Да не смеет никто сомневаться в чистоте Климены и в том что ты — мой сын. Я дам тебе знак, какой ты сам пожелаешь, клянусь в том богами. Проси чего хочешь.
Едва молвил Гелиос эти слова, Фаэтон стал просить у него на один день запряженную крылоногими конями колесницу, в которой Солнце объезжает мир. Раскаялся Гелиос в своей клятве. Трижды, четырежды качнув головой, он сказал:
— Ты просишь о том, в чем единственно я отказал бы. Не по годам тебе и не по силам править моей колесницей. Твой удел — человеческий. Ты же хочешь того, что не дано и богам. Даже Зевс, кому послушны громы, не правит крылоногими моими конями — а кто более могуч, чем он, в этом мире? Ты думаешь, что просишь о великой чести. Увы! Кары жаждешь ты в дар, утомительной тяжкой работы. Сначала мой путь идет круто вверх и с трудом поднимаются кони. Потом по таким высотам проходит дорога, что сердце сжимается, когда я смотрю вниз, на Землю и море, потом обрывается вниз. Когда осторожно спускаются кони, морские боги с опаской смотрят из волн: не сорвался бы я в эту пропасть. Там, в вершине неба — страшный водоворот крутит громаду пространства и увлекает звезды. Лишь я могу противостоять его натиску и идти навстречу потоку. Вот ты в колеснице — куда направишь ее? Что если вращенье колес отнесет тебя к вершине оси? Ты думаешь, что проедешь по рощам и цитаделям богов. Увы! Твой путь пройдет через логова страшных чудовищ — восходящего задом наперед Тельца, Стрельца с вечно натянутым луком, кривых клешней Скорпиона и Рака. Страшась их пламени, едва подчиняются кони поводьям. Послушай меня, родной, откажись от этой затеи. Смотри сколько прекрасного в мире. Ты будешь владеть, чем захочешь, клянусь водами Стикса.
Но Фаэтон стоял на своем.
Тяжко вздохнув, Гелиос повел сына к дару Гефеста — своей колеснице. Пока Фаэтон любовался блеском золота и серебра, игрой хризолитов, украшавших повозку, Эос зажгла на востоке красные факелы, розовым светом наполнился двор. Помчалась прочь стая летучих звезд, гонимая утренним светочем, исчез рог вспугнутой зарей Луны, облик неба преобразился. Гелиос приказал Часам запрячь коней в колесницу и, склонившись к сыну, сказал:
— Запомни: тебя не должны привлекать пять прямых кругов. Скачи вдоль того, что идет наклонно в пределах трех других. Страшись полюсов, не отклоняйся ни влево, к Жертвеннику, ни вправо, к Дракону — правь между ними. Не поднимайся вверх — сожжешь высокое небо; опустишься вниз — зажжешь пожар на Земле. Держись середины. Остальное вручаю судьбе. И пусть все ты увидишь, хоть я и не буду светить.
И возложил на голову сына свой лучезарный венец. И добавил:
— Мы не властны задерживаться дольше. Ночь достигла владений Геспера — западных пределов Океана. Поезжай!
Легко вскочил юноша в колесницу, взял в руки поводья — и кони помчались дорогой, которой следовали с тех пор, как положено было начало миру.
Но как легкую лодку раскачивают и швыряют в разные стороны волны, по которым прямо плывет тяжело груженый корабль, так кони раскачивали, швыряли в разные стороны лишенную тяжести Солнца повозку. И свет проник в запретные места. Впервые вздрогнул под теплым лучом Дракон и сумеречный Волопас, разогрелись в чуждом им жаре ледяные Медведицы. Фаэтон хотел придержать коней — ему не хватило сил. Взглянул вниз — и отшатнулся: страшно было смотреть с высоты на вершины северных сосен, озаренных неведомым им прежде светом. Огляделся вокруг — большая часть пути уже пройдена, но много еще впереди. <...> А когда перед ним возник чудовищный огненный Скорпион с изогнутыми клешнями, Фаэтон в ужасе выпустил поводья из рук и кони сошли с привычной дороги. Они бросились вверх — и непривыкшие к пламени звезды вспыхивали и гасли, превращаясь в золу. Потом кони ринулись вниз — и на Земле начался пожар. Горели горы, таяли льды, кипели, иссыхали моря. Метались ища спасенья, птицы, звери, рыбы, люди. Тогда Мать-Земля заговорила, обратясь к владыке Олимпа:
— Чего ты ждешь. царь богов? Или ты хочешь, чтобы погибло все, чему я с таким трудом даю жизнь — деревья, травы, плоды, звери, птицы? С тех пор, как родился мир, мой лик ранит плуг — во имя плодородия и жизни. И ты дашь жизни исчезнуть? Допустишь, чтоб мир вновь канул в Хаос? Почему твой огонь не остановит пламя пожара? Пусть твоя молния положит конец беззаконному бегу повозки и вновь наступит порядок.
Зевс взял в правую руку копье. Молния вырвалась из тяжелых туч и ударила в колесницу. Колесница разбилась. Кони в страхе разлетелись и Фаэтон, все еще сияя багрянцем солнечного венца, стал падать вниз. Он упал в реку Эридан, но надолго остался в воздухе огненный след...»
Что это было? Вспышка сверхновой на Млечном пути? Или падение крупного метеорита? Скорее всего, мы никогда не узнаем, что же произошло в небе над Элладой. Но сама эта история привлекала внимание романтиков познания, и с какого-то момента имя Фаэтон закрепилось за гипотетической планетой, перекочевав из научных работ в популярную и фантастическую литературу.
Фаэтон и фаэтонцы
Первоначально гипотеза Ольберса нашла отражение в американской фантастике. При этом она обрела особое и совершенно неповторимое звучание в эпоху ядерного противостояния двух держав.
К гипотезе обратился Рей Брэдбери в рассказе «Уснувший в Армагеддоне» («Asleep in Armageddon», 1948). В этом коротком произведении астронавт, совершивший вынужденную посадку на астероиде, вступает в контакт с духами погибших воинов, из невнятных реплик которых становится ясно, что некогда здесь была цветущая планета, убитая войной всех со всеми.
Это допущение развил Джеймс Блиш в романе «Морозный год» («Frozen Year», 1957) — здесь Фаэтон разрушается в результате атомной войны.
У нас гипотезу Ольберса одним из первых взял на вооружение Георгий Сергеевич Мартынов. В трилогия «Звездоплаватели» (1955-60) он описывает, как на Марс летят две ракеты: американская и советская. Американцы высаживаются неудачно (одного из них тут же съедает местных хищник), а вот советский экипаж чувствует себя вполне хорошо и занимается разнообразными исследованиями. Исследования позволяют раскрыть тайну Фаэтона — планеты, которая погибла, распавшись на астероиды. Оказалось, что вся живность, которую земляне встретили на красной планете, завезена туда «фаэтонцами». Более того, представители древней цивилизации воздвигли там обелиск в память о своей Родине. Причиной гибели Фаэтона, по мнению Мартынова, стала не война, а приливные силы Солнца и Юпитера, разорвавшие планету на куски. Однако ученые Фаэтона заранее узнали о грозящей им гибели и загодя подготовили эвакуацию — свыше двухсот лет жители обреченного мира покидали его, переселяясь на планету в окрестностях Веги.
Похожей гипотезы придерживался и Анатолий Иванович Митрофанов, описавший в романе «На десятой планете» (1960) экспедицию в пояс астероидов, где смелые советские космолетчики обнаруживают остатки цивилизации «фаэтов». Потомки высокоразвитой цивилизации поведали землянам, что их планета была разрушена в результате неудачной попытки воздействия на вулканическую активность, вызванную нестабильностью ядра Фаэтона («Фаэтии») под влиянием приливных сил Юпитера.
Плодотворную идею подхватил писатель-фантаст Александр Петрович Казанцев. В рассказе «Кусок шлака» (1963) устами проницательного героя Феликса он пересказал гипотезу о том, что планета Фаэтон погибла в результате ядерной войны, вызвавшей «взрыв океанов». Позднее, в огромном романе «Фаэты» (1971-73) писатель попытался создать непротиворечивую картину эволюции Солнечной системы и контактов между ее цивилизациями, возникшими на разных планетах. Модель Казанцева напоминает модель Мартынова, но с некоторыми отличиями. За основу принята гипотеза о том, что пояс астероидов — это осколки древней планеты Фаэны (Фаэтона), но не погибшей в результате приливного воздействия Юпитера, а разрушившейся из-за разгоревшейся на планете империалистической войны. Из всех жителей Фаэны уцелели только участники межпланетных экспедиций, закрепившиеся на Марсе (Мар) и на Земле (Зема). Но перед ними стоит непростая задача — остановить Луну, которая несется к Земле и которая при столкновении уничтожит на нашей планете все живое.
Эту странную гипотезу, принятую и популяризируемую Казанцевым, разработал известный советский астроном Феликс Юрьевич Зигель. Он предположил, что Марс, Луна и мифический Фаэтон когда-то составляли трехпланетную систему с общей орбитой вокруг Солнца. Катастрофа Фаэтона превратила его в астероиды и нарушила равновесие трех тел. Марс и Луна вышли на более близкие к Солнцу орбиты и стали нагреваться. При этом меньшая по размерам Луна потеряла всю атмосферу, Марс — большую ее часть. В дальнейшем Луна прошла в опасной близости к Земле и была захвачена ею.
Интересную интерпретацию предложил Александр Иванович Шалимов в повести «Цена бессмертия» (1965). Согласно его версии, Фаэтон не погиб сам по себе, а был дистанционно разрушен марсианскими учеными, которые с такой помощью добывают особые вещества для «реакторов бессмертия». Теперь такая же участь ожидает Землю.
В середине шестидесятых мало кто из ученых или фантастов сомневался в том, что Фаэтон существовал когда-то на самом деле. Мнения расходились только по вопросу о размерах планеты. Одни полагали, что она была размером с Луну, другие — что больше Марса и даже Земли. Однако со временем стала набирать силу другая гипотеза, вообще исключавшая факт возникновения «пятой» планеты в Солнечной системе...
