Лесная поляна

Весь мир первобытный был царством богов.
По мере далеких своих расселений,
Бродячие орды тех первых веков
С собой разносили богов своих древних
И древний обычай по новым странам;
С народным развитьем, старинные боги
Потом изменялись, и их именам
Давалось нередко другое значенье;
Но власть их была неизменно-страшна.
Из дивов стихийных они становились
Вождями племен; им вручалась страна,
От них исходили добро и зло в мире;
Они назначали себе города
И целые земли, как будто в уделы...
У каждого рода своя есть звезда
И бог свой родимый, кого почитал он
Как высшего бога.
Восток сохранял
Всех дольше их образ, таинственно-грозный.
Как он от начала весь мир заражал
Своим любодейством и жаждою крови;
Так точно любили и боги его
Кровавые жертвы и жили открыто
В гнуснейшем разврате, не дав ничего
Тогдашнему миру из благ их небесных.
Одна лишь Эллада смогла превратить
Стеклянную гору богов первобытных
В Олимп лучезарный, и край озарить
Его благотворным, весенним сияньем.
Древнейший Сварог здесь отцом стал земли,
И больше царем, чем таинственным богом;
Он сбросил былые размеры свои,
И в образ облекся земной человека;
Здесь боги такие же люди, как он,
С чудесною только, божественной силой.
Рим, этот всемирный царь древних времен,
Дал всем божествам чужим право гражданства,
И тем еще больше их сблизил с землей.
Но Север далекий, угрюмый, пустынный,
Почти что безлюдный, сулил той порой
Немного удобства в благому развитые.
Какими с Микулою боги пришли,
В том самом же виде они и остались;
А многие вовсе исчезли с земли,
Едва нам покинув туманный свой образ
И темное имя. Микула входил
В старинное царство Варуны-Водана,
Того божества, чей дух мрачный царил,
Среди облаков и холодных туманов
Воздушного моря. Но древний Водан
И сам начинал той порой раздвояться:
На Западе был он, как встарь Океан,
Бог-тучегонитель, дух яростный бури,
Царь браней, властитель седых облаков,
Сих грозных Болотов или исполинов;
Но Вырий, древнейший рассадник богов,
В Варуне уж видел преемника Дня;
Там он становился владыкой небес,
Владыкой, не только грозы, но и света,
Божественным Вишну. В нем был и Зевес,
И светлый Ормузд, и блистательный Индра,
И красное Солнце, и наш Святовит.
Как главный Сварожич, он там стал главою
Богов всех арийских; его новый вид
Вмещал и творца, и защитника смертных.
На Западе он, бог заоблачных стран,
Воздушного моря и всех вод небесных, ..
Спустился оттуда в земной океан,
И сделался просто верховным владыкой
Подводного царства, приняв от славян
Названье Морского царя, Водяного
И старого Деда; а вместо него
Властителем неба и туч громоносных,
Отцом всех народов к мира всего,
Царем лютых браней и вещего знанья,
Теперь воцарялся другой властелин,
Ему соимянный, но бог совсем новый,
Глава светлых асов, Полночный Один.
Пришел ли он так же, подобно Микуле,
Здесь и далее в поэме имя
Один, произносится как Один.
Из стран отдаленных Востока, иль он
Родился на Западе после Водана:
Но он очень скоро там, с древних времен,
Его занял место. Мы только заметим,
Что этот Один и Микулин брат, Щит, -
Сперва не одна ли они оба личность?
История весь мир арийский роднит;
Бродячие асы заимствуют древле
Немало обычаев, даже богов
И самый щит круглый, от ванов оседлых,
И скифский князь-Щит мог, в теченьи веков,
У них превратиться в отца их, Одина.
Микула и асы в начале времен В одном жили крае.
Когда ж они вышли? Каких был Микула главою племен?
Какими путями пришел он с Востока?..
Известно одно лишь, что в древности он
Под небом блестящим жил светлого Юга,
Он помнит поныне мир этот чудес,
Тот мир титанический, где еще долго
Земной мир сливается с миром небес;
И этих титанов, и светлых богов,
Чьи битвы ужасные длились столетья;
И блеск и сиянье их чудных дворцов,
Наполненных дивною славой небесной.
Он помнит зверей первобытных лесов,
И целые долы, покрытые силой
Побитою чьей-то безвестной рукой...
Отчасти он помнит и самый поход свой
За тридевять царств, в мир какой-то иной...
Куда лее? На Запад, тогда еще темный.
И здесь силлурийский период земли
За ним и девонский, полипов, кораллов
И лилий морских, невозвратно прошли.
Прошел и век каменноугольный, век тот
Смолистых и хвойных гигантских дерев,
Огромнейших ящер и рыб исполинских;
Когда, вверху рыхлых наносных пластов,
Явились песчаник и белая известь,
А влажная почва, морские брега
Кишеть начинали семьей земноводных
И птиц исполинских, и уже нога
Местами ступала гигантских животных,
Еще безобразных и сложных зверей,
Огромных тапиров, иль мастодонтов,
Ужасных драконов, летающих змей;
Кругом уж вздымались слои меловые,
Еще изменяя поверхность земли...
Свершился период и делувиальный,
Когда поселенцы с Микулой пришли.
Местами мог каменный век быть пещерный,
Местами ж позднейшие люди могли
В те дни знать и бронзу.
Заметно, он вышел
С родного Востока, когда бог Водан
Облекся уж в образ благой Святовита,
Иль светлого Вишну; а здесь океан
Всемирный сошел с возрожденной Европы.
Он мог лишь идти по окраинам гор,
Среди благодатной такой лее природы,
Что он там покинул. Потом его взор
Упал в глубь широкой, зеленой равнины;
Вода лишь сбежала со влажной земли;
Все благоухало, рои насекомых
Жужжали по воздуху; а там, вдали
Уже означались холмы и дубравы,
На солнце сверкали речные струи...
Тогда стал спускаться он с высей нагорных.
Но дни первобытной борьбы не прошли,
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Мир огненных радуг, гигантских растений,
Ужасных чудовищ, едва лишь вносил
С собою жизнь новую в это броженье;
Другой мир таких же могучих начал,
Еще лучезарней, могучей, роскошней,
Его незаметно уже вытеснял
И сам воздвигался на этих обломках:
Один бог устраивал светлый чертог
Себе из цветов и блестящей лазури;
Другой, закопченный иль мокрый до ног,
С тяжелым трезубцем иль молотом длинным,
Еще копошился средь илистых вод
И темных расщелин горящих вулканов.
Микула наш видел с далеких высот
Тех гор, что издревле звалися Кавказом,
Край новый; он видел и древних богов,
Еще довершавших его устроенье,
И их первобытных, стихийных сынов,
Земных и воздушных болотов-титанов,
Главой досягавших еще облаков.
Пред ним копошилися целые сонмы
Неведомых чудищ, то жгущих огнем,
То плесом прудивших теченье речное;
Пойдет он направо - склюют там живьем,
Налево - растащат на мелкие части.
Над самым Микулой, среди грозных скал
Подоблачных, в высях седого Кавказа,
Закутанный в тучи, угрюмо лежал, -
Выше леса стоячего,
Что пониже облака ходячего,
Урод-уродище,
Святогор богатырь.
Почти под пятой великана ревут
Живые потоки, реки Самородины;
Над буйной его головою снуют
Орлы поднебесные, метели снежные
По ребрам, как черные мухи, ползут
И лепятся силы-орды переходные;
А он, богатырь исполинский, лежит,
В туманные ризы и в тучи закутанный.
Гнетет молодчину его, тяготит
Своя сила грузная, мощь богатырская;
Нет равного силой на свете ему,
Чуть держит уродища - матерь сыра-земля.
Лишь он шелохнулся, - по краю всему
Идет стук и грохот, ревет буря темная;
А только привстал он - глава в облаках,
Затмилося солнце, не видно дня ясного,
Шумят леса, реки кипят в берегах,
Сыра-земля стонет, - как море, колышется.
Направо Микулы, пустыней глухой
Тянулось вдали неподвижное море
Степей беспредельных, мир этот родной
Степных Колыванов' и дивов бродячих,
Где с дикой, голодной ордою своей
Носился, как прежде, второй брат Микулы,
Стрела-князь; что позже от русских людей
Так метко был прозван Кощеем-бессмертным.
Как шмель, он носился по дальним странам
И только возникнувшим царствам Востока,
Являясь нежданно, как ветер, то там,
То здесь, с своей ратью, силой змеиной.
С вершины Кавказа, с Полночи глухой,
К нему прибывали все новые орды
И новые дивы, тот люд подвижной,
Те мощные мужи стрелы и колчана,
Чей грозный мир долго еще клокотал.
Кипящим котлом средь былого Востока,
И огненным ливнем его обдавал
До Нильских брегов и пустынь Эфиопских.
На Запад от гор, по Эвксинским брегам
Давно расселялись отважные кимвры,
Что ныне относят у нас к племенам,
Родным нам, славянским. Левей жил брат Инда,
Божественный Буг, кого чествовал край
Потом от Карпат и до моря Морозов;
За ним жил сын Дуны, могучий Дунай,
А ближе - их родич, Днепр славный Словутич,
И также его брат, воинственный Дон;
В глуши гор Карпатских жил Днестр еще вольный,
В те дни уж известный у южных племен,
Торговлей своей янтарем многоценным.
Колыван-богатырь - кочевник.
На Полночь вздымалося море лесов,
Лесов первобытных, под чей, полный тайны
И вечного мрака, угрюмый покров,
Еще не ступала нога человека, -
Дремучее царство стихийных духов,
Мир дивов и чудищ лесных и воздушных;
Где царствовал темный бог Ночи седой
И древняя Влажность, куда один разве
Могучий сын Солнца, их враг роковой,
Лесной царь-Огонь, сын Перуна, Сварожич,
Сухман богатырь, лишь он разве один,
Себе пролагать мог свободно дорогу.
Микула заметил с нагорных вершин,
Как он, богатырь, там бродил и работал,
Особенно темной ночною порой,
То грозно дымяся подобно вулкану,
То неба касаясь кудрявой главой,
То в образе сопок, столпов огневидных,
Блуждая по темным лесам и горам,
То бурной рекою иль огненным морем
Разлившись вдали, по ночным небесам,
И заревом ярким покрывши весь Север.
Все это Микула видал столько раз
И эти картины стояли так долго
В глазах у него, что народный рассказ
Досель поражает своею полнотою
И яркостью красок. Раз поднял Кощей
Рысиный свой взор на Кавказские горы;
Глядит он туда из широких степей,
И видит вьющийся дым, и горами
Идущего с главной семьею своей,
Отца земледелья, родного Микулу.
Он долго смотрел на дым этот густой,
Вьющийся по небу; потом обернувшись
К своим, говорит им: "Вы видите там?..
Вот он, настоящий хозяин вселенной:
Недолго послужит он данником нам,
Его сыны выгонят род наш отсюда;
Он знает, где смерть обитает моя...
Волки рыскучие, Змеи ползучие,
Птицы клевучие, Горы толкучие,
Моя полевая, степная семья!
Идите навстречу ему, обирайте
Девицами, хлебом их, всяким добром;
Воюйте с ним, грабьте его, истребляйте!"
Услышал и царь Водан, в царстве морском,
О шествьи Микулы к нему, и созвавши
Своих, говорит им: "О дети мои!
Смотрите, подходит к нам вещий Микула,
Всемирный кормилец, владыка земли.
Реки быстрые, Озера светлые,
Заливы широкие, Проливы глубокие,
Катите текучие волны быстрей,
Зовите Микулин род в край наш поморский;
Ведите долблены ладьи их скорей
В широкие наши, раздольные страны!
Микула несет вам век новый с собой,
А вашим потомкам большие богатства,
Храните и чтите род этот благой,
Братайтесь, роднитесь с его племенами:
Микулиной силой и сошкой златой
С небес управляют бессмертные боги".
Между тем Микула с своею семьей
И племенем-родом спустился в равнины.
Природа сияла в блестящих лучах
Палящего солнца весны первобытной;
Земля утопала в зеленых волнах
Высокой травы и цветов благовонных;
Тяжелые ступни откормленных стад
Едва пробивали копытом дорогу
По зелени сочной, сквозь девственный сад
Ползучих лиан или хвойных деревьев.
Обозы их плыли в пучине цветов
И вьющихся злаков, среди изобилья
И разнообразия всяких плодов;
Отважные взоры медяных пришельцев
С немым восхищеньем смотрели кругом,
Приветствуя весело край благодатный,
Подобный тому, что там в мире ином
Остался за ними, на дальнем Востоке.
Но чем они глубже входили в него,
Тем он становился безлюдней, пустынней.
Они не встречали еще никого;
Везде след недавний виднелся потопа;
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Блестящего солнца, роскошной природы,
Сиял, зеленел и радушно светил
С веселых дубрав им и ясного неба;
Другой мир наносных холмистых пластов,
Оставленных морем, стоячего ила,
Пластов меловых иль сожженных лесов,
Еще выставлял им гигантские ребра.

Всякого века есть свой идеал,
И в каждом народе стремленье есть к правде
И к славе; но каждый народ понимал -
По своему только - и правду, и славу.
Век чудищ и дивов былых проходил,
Рождался век витязей, богатырей младших;
Мир самый чудес, сверхъестественных сил
Искал себе новой, существенной почвы.
Как две ярых тучи средь ночи седой,
Столкнулися силы славянов и асов, -
Одна, защищая очаг свой родной,
Другая, врываясь в ее край богатый.
То был грозный вызов, что гордый
Один Бросал Святовиту. Ему надо было
Пристроить вождей своих бранных дружин,
Закончить тот спор, что он некогда начал
В стране древних ванов. Воинственный дух
Отца знатных асов кипел нетерпеньем
В главе стать вселенной; его бранный слух
Лишь мог услаждаться бряцаньем оружья;
Война утешала Одина вдвойне,
Она развивала его мир дружинный,
Лишь только в кровавой, жестокой войне
Он мог собирать с поля битвы героев
В златую Валгаллу, на помощь себе,
В божественный вечер небесных величий.
Погасни мир целый в ужасной борьбе,
Лишь только бы громы победы и славы
Всемирный его окружали престол,
И дальние страны, как лист, трепетали
При имени асов. Но вот он нашел
Достойных противников в мире славянском.
Царь асов уж знал всех славянских вождей,
Везде уважая воинскую доблесть;
И даже велел в стране дальней своей
Собрать имена их потом, для потомства...
Гроза бушевала по всем островам
Волынского моря и вдоль стран Поморских,
Кидая победу то светлым вождям
Одина, то мощным сынам Святовита;
Свершались с обеих сторон чудеса
Высокой отваги и ярости дикой:
Немало вписали в свои волоса
Славянские девы дел громких и славных.
Ряд целых столетий носились кругом
Младые валькирьи и бледные вилы,
Вперед отмечая кровавым перстом
Достойных пить смертную чашу; пир смерти
Пришелся по сердцу обеим странам;
Ни та, ни другая признать не хотела
Себя побежденною; то здесь, то там
Ходить продолжала кровавая чаша;
Война так любезна бессмертным богам!
Король датчан - Фрото - с своими войсками
Уравнивал горы, по топким местам
Мостил себе гати; скрывался в засады,
Просверливал в самой воде корабли;
Чтоб взять град Пултуск, притворился умершим;
Созвавши старейшин славянской земли,
Предательски резал. Гейдрек, сын колдуньи
Гервары, сражался волшебным мечом,
Что древле сковали чудесные карлы;
Клинок его острый, покрытый кругом
Резьбой рун священных, сиял будто солнце,
И мог тогда только влагаться в ножны,
Когда обагрен был весь вражеской кровью;
Гейдрек с ним не раз преклонял ход войны
На сторону асов, и взял в полон Дука,
Храбрейшего князя славянских дружин.
Но самой кровавой, решительной битвой
Был бой при Бравалле, где Гуно один,
Вождь ванов днепровских, имел под рукою
До двух сот князей и такое ж число
Народных дружин их.
Лишь только известье,
О страшных столь силах воинских дошло
До дальних племен, все они захотели
Зреть битву, каких не бывало с времен
Великого Карны и князя Арджуны
Небесные боги с обеих сторон
Пришли взглянуть также на славную битву.
Одну из славянских передних дружин
Вела Висна - дева, суровая духом,
Привычная к битвам. Великий Один
Заметил тотчас же ее приближенье
По круглым, медяного цвета, щитам,
Почти обнаженных, людей ее ратных,
По крепким их мышцам и длинным мечам.
В бою рукопашном откинувши быстро
Свой щит за плечо иль отдавши слуге,
Они с голой грудью кидалися в схватку.
Бесстрашная Висна держала в руке
Священное знамя. Она подала знак
К начатию битвы, ударивши в щит,
И ринулась грудью, как ярая львица,
На вражий силы. И бог Святовит,
И ярый Один созерцали ход битвы;
Но тот и другой, по гордыне своей,
В нее не мешались. На море и суше
Сверкал копий лес и гремел звон мечей;
Славяне и асы смешали ряды их,
Лились реки крови, кровавая мгла Покрыла равнину...
Семь дней не смолкала
Ужасная сеча, покуда легла
Вся лучшая сила; семь дней колебалась
Победа меж той и другой стороной;
Чрез три реки люди ходили по трупам;
И синее море, и берег морской
Дымилися кровью; без счета валились Свои и чужие.
Но вот, наконец,
Победа вдруг стала заметно клониться
На сторону асов... Один, их отец,
Воспрянул в весельи, славяне бежали...
В отмщенье за этот погром Святовит
Послал их на датчан. В короткое время,
Предание немцев самих говорит,
В короткое время славяне сломали
Их край до дальнейших его островов,
Сковали в цепях короля их Канута,
И отдали только на выбор врагов:
Платить ли им дань, иль одеться по-женски,
И также по-женски чесать волоса,
В знак «бабьего» их перед ними бессилья.
Покуда ж сбирались о том голоса,
Славяне заставили их покориться
Обеим условьям. Так жребий войны
Держал меж них долго весы в равновесьи;
Но дух беспокойный славянской страны
Не мог подчиниться условьям единства.
Единство раскиданным врознь племенам
Дает большей частью завоеватель.
У нас они были, - по тем временам,
Еще недоступно им было единство.
Единство есть сила, порядок и власть;
Оно утверждается светом народным;
А там, где господствует дикая страсть
И буйная воля, быть трудно единству.
Народ рано ль, поздно ль, но чувствует сам
Потребность в единстве; но знатные люди
Препятствуют часто народным делам
И держат народы, для собственной пользы,
В раздорах и распрях. Сперва у славян
Людей знатных не было, - все были равны;
И голос народный, и вещий Баян
Одну величали блестящую доблесть;
Но нравы соседей влияли на них...
Заложники те, что они дали асам,
Давно онемечились. Кинув своих,
Они изменили свой прежний характер;
Родной мир славянский для них стал чужим,
Воинственный ас стал для них побратимом;
Напротив, Мимир, он значеньем своим
Имел уж большое влиянье на ванов.
У нас есть немало преданий своих,
О знахарях вещих и страшных волотах;
Но кто назывался Мимиром из них
Об этом в народе утратилась память.
По духу, все сходны они меж собой;
Но йотн Полуночный быть должен из главных;
Не он ли, йотн древний, еще той порой
У нас стал учителем вещей науки?
Преданье не помнит, он долго ли был
Заложником ванов; но эта эпоха,
Куда мы вступили, полна вещих сил
Старинного йотна у нас и у асов.
Его мрачный образ выходит не раз
В таинственных образах знахарей финских;
Он долго жил в сказках народных у нас.
В сообществе с северным дивом Рогином,
И змеем Фафниром, и гибнет потом
Едва ли не в самую эту эпоху,
Когда выступает пред нами кругом,
На место титанов, ряд витязей новых
К Мимиру спешили славяне гадать,
К нему обращалась и вещая Вана
За хитрым советом; славянская рать
Боялась его непонятных заклятий.
Как Вана шептала заклятья свои,
Чрез что походили они на молитву;
Так древний титан Полуночной земли
Их пел, приводя в содроганье природу.
Он пел, как родилось железо у них,
И тем заговаривал витязям раны;
Он пел, как родились в пучинах морских
Шипящие змеи, из слюн ядовитых
Чудовища Сиетера, и тем спасал
От их укушенья; он пел про начало
Вселенной, о том как бог Укко послал
Медовые тучи на первые нивы,
И тем заговаривал тучи и гром...
Он пел про значенье божественных асов,
Их вещую силу в народе своем,
Про знатность их рода, их славу, богатство,
Про то, как их чтит весь Полуночный край,
Про блеск их оружья и дивные клады
Про их лучезарный, воинственный рай,
Где с ними пирует Один, бог победы, -
И тем разжигал он в славянских вождях
Желание власти, почета, богатства;
А в Ване - потворство в домашних делах
И дух подражания знатным соседям.
Коварный Мимир незаметно следил
За всем, что творилось в земле вольных ванов,
И всякую новость тотчас доводил
До сведенья бога Полночи, Одина:
Затем что Один на него возложил
Ввести в страну Ваны сынов своих асов.
Меж тем столкновенье в кровавых боях
И ванов, и асов, знакомство друг с другом,
Сближенье двух этих враждебных племен
Порою в союзах, в торговых сношеньях,
Вносили в их страны с обеих сторон
Немало, дотоле неведомых, новшеств.
В уме вещей Ваны, в народных делах,
Заметно вдруг новое стало стремленье;
Усилилась зависть в родных племенах,
Стремленье враждебных родов к превосходству;
Чужой человек стал почетней своих,
По той лишь причине, что он чужеземец;
Знать стала искать себе прав родовых;
Для всех образцом именитый стал немец;
Явилась и знать без малейших заслуг.
Опричь темной давности древнего рода,
Как было у асов, где тысячи рук
Всегда вступить были готовы на службу
К потомкам Одина. Власть древних князей,
Сих первых старейшин славянского мира,
Должна была спорить со властью людей,
Совсем еще новых, но сильных богатством;
Край явно немечился; витязи шли
Служить в благородных немецких дружинах,
Порой далее против родимой земли;
В стране кипел сонм согдядатаев темных...
Разумные люди виновником зла
Считали заложника, йотна Мимира;
Но вещая Вана как будто была
Совсем околдована хитрым титаном.
Младой богатырь, по имени Вин,
Сдружился с полночным бойцом Старкатером,
И будучи сам коренной славянин,
Ему, скандинаву, враждебному асу,
Как брат, помогал в многих ратных делах;
В борьбе против ближних восточных народов,
И даже в родимых славянских странах,
В победе над родственным племенем Вильцев.
Не в это ли время, и чудищ, и змей,
И вещих валькирий, у нас появился
И витязь Добрыня? Не с этих ли дней
Он сбросил свой прежний, божественный образ
Старинного Кришну, и принял другой,
Воинственный образ младого Сигурда,
Сразивши своею могучей рукой
Полночного Змея Горыныча, где он
Нашел в пещерах белокаменных,
Нашел он много злата, серебра,
Нашел в палатах у Змеища
Свою он любимую тетушку, Тоя-то Марью Дивовну,
Выводил из пещеры белокаменной,
И собрав злата, серебра,
Пошел к матушке родимой своей...
Так образ, внесенный Микулой с собой,
Небесного Кришну, не раз изменившись
Еще на Востоке, мог стать той порой
У асов - Сигурдом, у ванов - Добрыней;
А позже еще, пережив мир былой,
Принять от народа и сан современный
Рязанского князя?.. Не в эти ли дни
Он встретился с прежней своей Царь-Девицей?..
И кто эта Марья?.. Не здесь ли они
Слюбились, и стала ему дочь Микулы Семеюшкой милой?
Не той ли порой
Жил-был и Поток, уроженец Поморский,
А может, и Киевский, с вещей женой,
Лебедушкой белой, из рода валькирий
И наших вил вещих, что несколько раз
Его изводила - и клала в могилу,
И сонным поила питьем; как у нас
Про то повествуется в древних былинах;
И в камень-горюч превращала его,
И ночью гвоздями к стене прибивала;
Но все не сгубила? Позднее того
Опять он гуляет с семьей богатырской.
Пришел ли он также с Микулой родным
Из Индии прямо в Полночную землю,
Иль странствовал он по народам чужим,
Восточным и Западным, и нахватался
У них всяких новых чудес и прикрас;
Но он ославянился в наших преданьях,
Он занял свой дух богатырский у нас,
И стал он нам, русским, богатырем кровным.
Мимир и Микула с своей стороны,
Должны понимать вполне были друг друга,
Как оба - титаны седой старины
И полные оба ее вещих знаний.
Сойтися они не могли меж собой,
А были скорее друг другу врагами.
Мимир искал вызвать Микулу на бой
И сразу его победить в хитром знаньи;
Но строгий Микула борьбы не искал,
А был осторожен. Во время раз жатвы,
Когда он уж поле свое дожинал,
Померкнуло небо, надвинулась грозно
Дождевая туча; все бросились вмиг
Кидать снопы в копна, в возы класть пожитки;
Но вещий Микула тотчас же постиг,
Чьи это тут шашни. «Не будет дождя!» -
Он им возвещает, а сам продолжает Работать.
Немного потом погодя,
Отколь ни взялся, скачет черный к ним всадник,
На черном коне. «Гей, пусти!» - он кричит.
«Ни, ни, не пущу, - отвечает Микула, -
Богато, вишь, набрал, так дождь не дождит».
Исчез черный всадник, а туча синеет,
Потом побледнела: все ждут - будет град!